холодно не холодно горячо
День заявок от напарников.
Мне прилетели: Время, Волнующее письмо кому-либо, Статуя и Танцы.
Время ~Время.
Они поют для меня каждую ночь, когда я засыпаю в его сказочных садах. Я никогда не видел их, но из-за тонких голосов мне представляются статные девы со струящимися волосами. Слегка светящиеся, будто призраки или дривы, прячущиеся за стволами от грубого человеческого взгляда. Когда я закрываю глаза, они смелеют, подходят ближе. И я улыбаюсь во сне. И я не знаю, которую ночь так происходит.
Маяки нужны, чтобы корабли не разбились о скалы, нашли путь в море. Но подходят и для того, чтобы скрыться от погони. Так я думал, наваливаясь на тяжелую, скрипучую дверь в ту ветреную ночь. Деревенский дурачок, корабельная крыса…
А тут, за порогом, вдруг высокая, влажная от росы трава, стволы деревьев, поросшие мхом, сверчки, светлячки. Не сказать, что я не испугался. Но куда отсюда бежать?
Я помню, как бродил по его лесам и садам от заката и до зари, помню, как билось мое сердце, когда впервые услышал их песни. Но не могу припомнить, когда решил зажигать маяк по вечерам…
Тут, за его каменными стенами, время летит незаметно. Те бандиты, что гнались за мной, те девушки, которым я клялся в любви. Не забыто. Но покрыто туманным налетом, как будто я смотрю на них сквозь заиндевевшее стекло.
В маяке нет зеркал, а единственные часы давно разбиты. Но, проходя мимо них, я почему-то все равно закрываю глаза. Одна радость – дни недолги. Спускается ночь – и они снова поют для меня.
~ПисьмоВолнующее письмо кому-либо.
Она сидит на краю крыши, кутаясь в шаль, сгорбившись в три погибели. Тихо скрипит по бумаге карандаш. Каждую букву Вера выводит старательно, как будто не пишет, а рисует. В общем-то рисовать ей правда приходится чаще, чем писать. Что ей писать-то? Списки продуктов, которые нужно принести с базара? Да тут разве угадаешь, что у них будет, а что нет?
А тут – письмо. Вырисовать каждую буковку, передать через Волчка, чтобы точно не возникло вопросов, чтобы не неметь больше под лукавым взглядом, едва угадывающимся сквозь рыжую челку.
Ворожея вздрагивает, кутается поплотнее. Холодно на крыше, ничего не поделаешь. Зато пусто. То прекрасное пасмурное бессезонье, когда наглые, веселые ветра прогоняют последние холода. Девушка чувствует их отступление кожей… Письмо, в это время, из льдисто-официальных фраз, которыми умеет говорить Леди, скатывается в мольбу, в щенячье скуление. «Пожалуйста» – пишет Вера.
«Просто не трогай меня». «Меня вовсе не веселят твои шутки». «Зачем делать чью-то жизнь невыносимой?». И снова – «Пожалуйста».
Глаза намокают незаметно для неё. В игру играют двое, так? То, во что играет Виверн, больше похоже на охоту. Ходит по пятам, смотрит пристально глазами лиственного цвета. Может взять руку и поцеловать. И все время спрашивает. Это «скажи, чего ты сама хочешь?» и «не надоело еще молчать, мой тихий омут?». А ей не надоело, ей нравится молчать. Об этом она тоже пишет.
«Надеюсь, ты поймешь меня».
На бумагу падает слеза, вторая. Ворожея размазывает их по щекам, утирает шалью и, набрав в легкие побольше льдистого игривого ветра, сворачивает листок. Так будет правильнее всего. Если уж сказать всего этого она не может.
– Вера?
Ворожея вздрагивает, спина выпрямляется. Рыжий, несносный, всегда знает, когда его появление будет как нельзя некстати.
– Вера, тебя искали дети, они проголодались… Почему ты сидишь тут одна?
И опять вопросы. Девушка встает, убирает с лица медные волосы.
– Я… сейчас, – говорит она тихо, выгибая губы в беспечной якобы улыбке, не поднимая на Виверна глаза. Подходит, протягивает листок: – Это тебе.
И стоит, не уходит, будто к полу приросла, будто обратилась в камень. Чешир рассказывал какие-то легенды про такие случаи. Бывает ли такое на самом деле?
Рыжий забирает у неё листок, разворачивает, пробегает глазами по строчкам. В каждом жесте – искреннее любопытство. Ворожея смотрит глазами зверя, попавшегося в капкан, и только ногти в ладони впивает, думая: «Надо бы уйти». Тишина длится недолго, с ума не сойдешь.
– Это все, конечно, прекрасно, – тянет, наконец, Виверн. – Только я не умею читать.
Вера ахает, зажимая рот ладонью. Щеки её вспыхивают, как маки, глаза снова влажно блестят от подступающих слез. «Просчиталась, дура! Надо было догадаться».
Через мгновенье от неё уже след простыл. Побежала искать успокоения в заботах.
Виверн не улыбается, смеются только его глаза, но кто это заметит?
Он подходит ближе к краю крыши, садится, прислонившись спиной к бортику упавшей стены. Ветер играет с волосами, и челка щекочется, лезет в глаза, мешает.
«Дорогой (зачеркнуто) Виверн! Мне хотелось бы кое-что разъяснить…»
Статуя ~Статуя.
Слезы в глазах женщины – тонкий образ. Он должен вызывать такую бурю эмоций в душе внимательного зрителя, что Фор не берется за него. Раз за разом – они плачут, и скульптор гладит их по голове, утешает, утирает слезы шелковым платком. А потом вкрадчивым голосом объясняет, как им встать, как поднять руку и куда деть глаза, которые скоро сделаются пустыми.
– Ну-ну, милая, все не так страшно. Спину прямее, пожалуйста. Молодец. Смотри в тот угол.
И платок снова и снова касается щек.
Форсети пока еще помнит, что её зовут Эсме, и она работает в саду у графа, но ему уже куда важнее нос с легкой горбинкой, надломом, и покатая линия плеч. Заказчик просил чего-то восточного. Хорошо, что в камне не сохранится веснушек. Какие веснушки у восточной женщины?
– Замри.
Плачет, но замирает. Они слушаются его, потому что не могут не слушаться.
Пару секунд Фор отстраненно любуется своей новой работой. Теперь можно звать Вассу. Из них получается неплохая команда. Скоро новый богатый восторженный дурак будет жать руку скульптору, восклицая «Как живая!».
Он снова утирает Эсме слезы.
– Ты думаешь, мы жестоки? – спрашивает он как бы между делом. – Нет, мы милосердны. Жестоки те, кто оставляют вас жить внутри статуй. Видеть, понимать…
У Эсме из графского сада глаза цвета винограда. И она очень не хочет умирать.
– Васса! – кричит Фор куда-то в глубины студии.
И думает, что когда-нибудь, когда подвернется соответствующий заказ, стоит попробовать поработать со слезами.
~ТанцыТанцы.
Я не танцую. Когда учиться танцевать блуждающему по нашим капризным дорогам? Разве что в беспечном деревенском детстве, но я уже тогда предпочитал пляскам битвы с придуманными драконами. Или залезть на высокое дерево, как будто это мачта корабля, а ты – впередсмотрящий, и высматривать землю… Хотя земли вокруг – черпай горстями. Но тебе-то нужна другая, сказочная.
Одна моя знакомая, правда, танцевала так, что захватывало дух. Боги-боги, как кружилась её вышитая юбка, как шум прибоя слышался в её шагах, как жаворонком заливался бубенец на запястье… Пожалуй, тогда я впервые жалел, что не могу присоединиться. С другой стороны – я делал тогда свое дело. Как мог.
P.S.: Надеюсь, вышло понятно, хотя бы более менее, хотя бы кому-то, кроме меня. А, вот еще что! У «Танцев» есть режиссерская версия. Еще по столько же раз пять. Желающим обращаться сюда же в комментарии, например. Спасибо.
Мне прилетели: Время, Волнующее письмо кому-либо, Статуя и Танцы.
Время ~Время.
Свелль, «Смотритель маяка».
Начало начал.
Начало начал.
Они поют для меня каждую ночь, когда я засыпаю в его сказочных садах. Я никогда не видел их, но из-за тонких голосов мне представляются статные девы со струящимися волосами. Слегка светящиеся, будто призраки или дривы, прячущиеся за стволами от грубого человеческого взгляда. Когда я закрываю глаза, они смелеют, подходят ближе. И я улыбаюсь во сне. И я не знаю, которую ночь так происходит.
Маяки нужны, чтобы корабли не разбились о скалы, нашли путь в море. Но подходят и для того, чтобы скрыться от погони. Так я думал, наваливаясь на тяжелую, скрипучую дверь в ту ветреную ночь. Деревенский дурачок, корабельная крыса…
А тут, за порогом, вдруг высокая, влажная от росы трава, стволы деревьев, поросшие мхом, сверчки, светлячки. Не сказать, что я не испугался. Но куда отсюда бежать?
Я помню, как бродил по его лесам и садам от заката и до зари, помню, как билось мое сердце, когда впервые услышал их песни. Но не могу припомнить, когда решил зажигать маяк по вечерам…
Тут, за его каменными стенами, время летит незаметно. Те бандиты, что гнались за мной, те девушки, которым я клялся в любви. Не забыто. Но покрыто туманным налетом, как будто я смотрю на них сквозь заиндевевшее стекло.
В маяке нет зеркал, а единственные часы давно разбиты. Но, проходя мимо них, я почему-то все равно закрываю глаза. Одна радость – дни недолги. Спускается ночь – и они снова поют для меня.
~ПисьмоВолнующее письмо кому-либо.
Ворожея и Виверн, «Высота».
Между строчек.
Между строчек.
Она сидит на краю крыши, кутаясь в шаль, сгорбившись в три погибели. Тихо скрипит по бумаге карандаш. Каждую букву Вера выводит старательно, как будто не пишет, а рисует. В общем-то рисовать ей правда приходится чаще, чем писать. Что ей писать-то? Списки продуктов, которые нужно принести с базара? Да тут разве угадаешь, что у них будет, а что нет?
А тут – письмо. Вырисовать каждую буковку, передать через Волчка, чтобы точно не возникло вопросов, чтобы не неметь больше под лукавым взглядом, едва угадывающимся сквозь рыжую челку.
Ворожея вздрагивает, кутается поплотнее. Холодно на крыше, ничего не поделаешь. Зато пусто. То прекрасное пасмурное бессезонье, когда наглые, веселые ветра прогоняют последние холода. Девушка чувствует их отступление кожей… Письмо, в это время, из льдисто-официальных фраз, которыми умеет говорить Леди, скатывается в мольбу, в щенячье скуление. «Пожалуйста» – пишет Вера.
«Просто не трогай меня». «Меня вовсе не веселят твои шутки». «Зачем делать чью-то жизнь невыносимой?». И снова – «Пожалуйста».
Глаза намокают незаметно для неё. В игру играют двое, так? То, во что играет Виверн, больше похоже на охоту. Ходит по пятам, смотрит пристально глазами лиственного цвета. Может взять руку и поцеловать. И все время спрашивает. Это «скажи, чего ты сама хочешь?» и «не надоело еще молчать, мой тихий омут?». А ей не надоело, ей нравится молчать. Об этом она тоже пишет.
«Надеюсь, ты поймешь меня».
На бумагу падает слеза, вторая. Ворожея размазывает их по щекам, утирает шалью и, набрав в легкие побольше льдистого игривого ветра, сворачивает листок. Так будет правильнее всего. Если уж сказать всего этого она не может.
– Вера?
Ворожея вздрагивает, спина выпрямляется. Рыжий, несносный, всегда знает, когда его появление будет как нельзя некстати.
– Вера, тебя искали дети, они проголодались… Почему ты сидишь тут одна?
И опять вопросы. Девушка встает, убирает с лица медные волосы.
– Я… сейчас, – говорит она тихо, выгибая губы в беспечной якобы улыбке, не поднимая на Виверна глаза. Подходит, протягивает листок: – Это тебе.
И стоит, не уходит, будто к полу приросла, будто обратилась в камень. Чешир рассказывал какие-то легенды про такие случаи. Бывает ли такое на самом деле?
Рыжий забирает у неё листок, разворачивает, пробегает глазами по строчкам. В каждом жесте – искреннее любопытство. Ворожея смотрит глазами зверя, попавшегося в капкан, и только ногти в ладони впивает, думая: «Надо бы уйти». Тишина длится недолго, с ума не сойдешь.
– Это все, конечно, прекрасно, – тянет, наконец, Виверн. – Только я не умею читать.
Вера ахает, зажимая рот ладонью. Щеки её вспыхивают, как маки, глаза снова влажно блестят от подступающих слез. «Просчиталась, дура! Надо было догадаться».
Через мгновенье от неё уже след простыл. Побежала искать успокоения в заботах.
Виверн не улыбается, смеются только его глаза, но кто это заметит?
Он подходит ближе к краю крыши, садится, прислонившись спиной к бортику упавшей стены. Ветер играет с волосами, и челка щекочется, лезет в глаза, мешает.
«Дорогой (зачеркнуто) Виверн! Мне хотелось бы кое-что разъяснить…»
Статуя ~Статуя.
Форсети и Васса, два разрозненных персонажа мира Эруум.
Альтернативная реальность, очевидно.
Альтернативная реальность, очевидно.
Слезы в глазах женщины – тонкий образ. Он должен вызывать такую бурю эмоций в душе внимательного зрителя, что Фор не берется за него. Раз за разом – они плачут, и скульптор гладит их по голове, утешает, утирает слезы шелковым платком. А потом вкрадчивым голосом объясняет, как им встать, как поднять руку и куда деть глаза, которые скоро сделаются пустыми.
– Ну-ну, милая, все не так страшно. Спину прямее, пожалуйста. Молодец. Смотри в тот угол.
И платок снова и снова касается щек.
Форсети пока еще помнит, что её зовут Эсме, и она работает в саду у графа, но ему уже куда важнее нос с легкой горбинкой, надломом, и покатая линия плеч. Заказчик просил чего-то восточного. Хорошо, что в камне не сохранится веснушек. Какие веснушки у восточной женщины?
– Замри.
Плачет, но замирает. Они слушаются его, потому что не могут не слушаться.
Пару секунд Фор отстраненно любуется своей новой работой. Теперь можно звать Вассу. Из них получается неплохая команда. Скоро новый богатый восторженный дурак будет жать руку скульптору, восклицая «Как живая!».
Он снова утирает Эсме слезы.
– Ты думаешь, мы жестоки? – спрашивает он как бы между делом. – Нет, мы милосердны. Жестоки те, кто оставляют вас жить внутри статуй. Видеть, понимать…
У Эсме из графского сада глаза цвета винограда. И она очень не хочет умирать.
– Васса! – кричит Фор куда-то в глубины студии.
И думает, что когда-нибудь, когда подвернется соответствующий заказ, стоит попробовать поработать со слезами.
~ТанцыТанцы.
Лён, «Граница».
После того, как опустился занавес.
После того, как опустился занавес.
Я не танцую. Когда учиться танцевать блуждающему по нашим капризным дорогам? Разве что в беспечном деревенском детстве, но я уже тогда предпочитал пляскам битвы с придуманными драконами. Или залезть на высокое дерево, как будто это мачта корабля, а ты – впередсмотрящий, и высматривать землю… Хотя земли вокруг – черпай горстями. Но тебе-то нужна другая, сказочная.
Одна моя знакомая, правда, танцевала так, что захватывало дух. Боги-боги, как кружилась её вышитая юбка, как шум прибоя слышался в её шагах, как жаворонком заливался бубенец на запястье… Пожалуй, тогда я впервые жалел, что не могу присоединиться. С другой стороны – я делал тогда свое дело. Как мог.
P.S.: Надеюсь, вышло понятно, хотя бы более менее, хотя бы кому-то, кроме меня. А, вот еще что! У «Танцев» есть режиссерская версия. Еще по столько же раз пять. Желающим обращаться сюда же в комментарии, например. Спасибо.
@темы: играем, господа!
-
-
08.02.2012 в 18:23Первая - волшебная. В полном смысле этого слова, и почему-то проассоциировалась с "Зеленой дверью" Уэллса.
-
-
09.02.2012 в 04:29А мне, пожалуй, из этого блока только вторая и нравится.) Люблю этих ребят и их высокие отношения.
Что до первой - когда-нибудь, может быть я перепечатаю из тетрадей самого «Смотрителя». И он испортит впечатление х)
Спасибо, дражайший сказочник.))
-
-
09.02.2012 в 04:32Что до первой - когда-нибудь, может быть я перепечатаю из тетрадей самого «Смотрителя». *_____*
не за что)
-
-
10.02.2012 в 10:39А мне про статуи больше всего.