Меня тут натолкнули на абсолютно гениальную мысль, и я не могу её не сформулировать, это будет черной неблагодарностью. Дело в том, что наиболее острых способов получать удовольствие для меня и подобных мне - два. Первый простой и понятный. Спонтанность. Захотелось - сделал. Купил, съел, поцеловал, проспал пары, свернул с дороги в солнечный переулок, чтобы посмотреть «а что это там?», купил билет и свалил из города к чертовой бабушке, придя просто проводить кого-то на вокзал, искупался в пруду в одежде или без неё, спел... Я увлеклась перечислениями, да? А второй понят мною день назад, окончательно сформулирован в разговорах со Стинсоном и гордо назван где-то ночью «Правилом Граната». Узнать!Когда, захотев чего-то совершенно спонтанно и нелогично, ты по какой-то причине не можешь этого получить, начинает действовать это заковыристое правило. Ты себя мучаешь и изводишь этим желанием, сколь бы мизерным оно ни было, позволяешь ему выпивать из тебя все жизненные соки, а все только для того, чтобы захотеть этого чего-то нестерпимо. Если ты просто пойдешь и купишь, съешь, станцуешь и т.д., как только появится возможность, это принесет тебе радость и умиротворение, конечно. Но не столько, как если бы ты сделал это сразу. И не столько, сколько его придет, если ты воплотишь задумку через недели, месяцы или даже годы, когда будешь (простите те, немногочисленные, кого здесь пробьет смех) на пике своего желания. Потому что примерно это, товарищи, называется катарсисом. Очищение через страдания. Потому что самое живое и сильное удовольствие получаешь, когда делаешь что-то, чего не можешь не сделать. Даже если это покупка и съедение простого граната. Потому что пение ангелов утром после двадцатичасового сна слышится, только если до этого два месяца не высыпался. Или когда ты целуешь человека, которого хочешь поцеловать полтора года. С первого дня знакомства... Ок. Проблема только одна - это состояние «пика» легко и даже легче легкого упустить, и тогда все вложения (а сил на жизнь по Правилу Граната уходит достаточно много, будь его причиной хоть трусость, а хоть сила воли) расходятся по ветру дымом. Об этом как-то рассказывал Юрий Николаевич Арабов. Это отдельный вид сюжета - когда герой весь фильм идет к некой цели, сметая все на своем пути, но за непродолжительное экранное время цель теряет всякий смысл. Обычно это должно становиться понятно после её достижения... Да-да, это один из видов драмы. Конечно, если ты, съев гранат, не будешь так счастлив, как рассчитывал, потому что граната тебе уже неделю, как не хочется, это будет обидно. Но не более. А вот когда дело касается двух самых прекрасных... понятий? сфер жизни? прекрасного, в общем - людей и путешествий, получается действительно печально. Но, мне кажется, это того стоит. Все дружно вспоминаем про пение ангелов. Однажды, если я не забуду (а я забуду наверняка), я сформулирую этому правилу короткую, точную и емкую, «алгебраическую» формулировку. Разумеется. А сейчас я пойду спать. Аминь. И спасибо за внимание всем, кто дочитал «вот досюдова». С меня конфетка.
Как бы мне ни хотелось отложить этот момент - утро наступило. И теперь, закутавшись в одеяло, я просто обязана написать его - похмельный пост в дайрики. Похмелья у меня, на самом-то деле, не наблюдается, и я даже все помню, да и водки-то было всего-ничего... Но о чем это я? Вся моя жизнь, очевидно, гребаный ситком. Понимание этого достаточно упрощает её. Это как «да, мудак, ну и хрен с ним», только в масштабе жизни. Месяцы, складывающиеся в года, складывающиеся во что-то, что до конца досмотрят разве что самые преданные фанаты. А пока я должна собирать кассы, держать рейтинг, или что там делают ситкомы, чтобы создатели не закруглили меня кирпичом по голове. Или переломом шеи, что будет не очень странно, учитывая, сколько я падаю в последнее время. В общем, любовь, радость, счастье, процветание. Они нашли нас. Подробности?Учеба с такой жизнь складывается слабо, а еще я просто чертовски соскучилась по Чудищу. Слышишь? Чертовски. Не представляю, как живу без него так долго. Очевидно - подпитываюсь бесконечными упоминаниями в разговорах с другими. Так что, пожалуй, мне нужен перерыв. В отношениях. Кто смотрел «Друзей», тот поймет. Благо, отношений нет, и таких... кхм... долгоиграющих «приятных» последствий это принести не может. Не может же? Так вот, если коротко для любителей реализма и пикантных подробностей - вчера Васенька решила, что пить плохо, если не пьешь. И уговорила примерно четыре рюмки водки с учетом колы, лимонного сока, и прочих благ. С которой, как она была уверена, покончено, от слов «совсем» и «вообще». Последний раз, когда я готовился к смерти, я выпил три рюмки водки на завтрак, от неё все казалось прекрасным... Здравствуйте, капитан Джек. После чего творила много хуйни, простите за мой французский. Увлекательной и за компанию, разумеется. И теперь вот думает - должно ли ей быть стыдно? Вроде ничем особо не отличилась, но проснувшиеся друзья стебут. Особенно один тут, в красной майке. Ну а нечего было утверждать, что из Есениных получаются жалкие мужики. Хотя... я вроде и не претендую. Общую картину мира портит то, что мне постоянно холодно, теперь уже даже под одеялами и в одеялах. Волосы жесткие от лака. А еще у меня стойкое ощущение, что меня все-таки должны ненавидеть презирать те двое, что были трезвы. С чего бы это?..
Адский английский, я и забыла, что мне нужно на тебе читать. Это сколько же вечеров ты мне испоганишь?
Ладно, об этом через неделю. Сегодня - "дождь и четыре пары" Хотя на самом деле три. Как я раньше так легко их высиживала? Уйти с просмотра, сесть в кафе, читать Арабова... Кто со мной на часок-другой в кафе в половине пятого?
Руны перестали показывать мне Наутиз. Весна, братцы. Пускай морозная, но весна. Крапивный забытый бог на шее.
Кроме стандартного набора мама-одеяло-кот я сегодня, пожалуй, люблю только троих людей - двоих из «ныне живущих» и того, кто придумал мороженное с шоколадной стружкой.
Ах, да, люди... Вы такие красивые, яркие, ясноглазые, легкие, милые. В общем, вы мне нравитесь, я вас почти люблю.
P.S.: Мое милое алтайское чудище, дракоша мой, я так соскучилась. Каждый из этих дней уходит в вечность. Поймай меня, пожалуйста, в начале недели. Я буду дома и буду ждать тебя по вечерам.
День борьбы с саморазрушением я приобретать не стала, так как первый день весны мне был дороже, но ближайшую неделю я объявляю семидневкой борьбы с рефлексией и прилагающимися прелестями. Я не боюсь, не ленюсь и не ною, а просто ДЕЛАЮ, НАКОНЕЦ, ДЕЛА. Дел много. Ну, и «развлекаться» не забываю. А то как же так, если что-то интересное произойдет без меня?.. Главное, Вася, не показаться навязчивой. Ты ведь не маньяк, и людей любишь чисто платонически. И даже больше, чем курицу... Вам не кажется, что это новый мем? Сегодня было замечательное утро, даже несмотря на то, что сын ушел в коммунисты, а Советский Союз не поддался оккупации даже со стороны летающего Ватикана из альтернативной кибер-панковской Вселенной... Ночь была забавная и слегка страшная. День длинный, ноги болели, Мастер говорил ласково, друг болел. А до этого была еще одна странная ночь с мультиками, предложениями, тяжелыми разговорами и теплыми девушками. Это я так, для интересующихся. Мол, у меня все хорошо, жива, здорова, а то, что пропадаю - так это я почти счастлива. Тянет немного, покалывает тут и там, зато жизнь запойная просто, как бы не захлебнуться ею. Несколько восхитительных людей учат меня верить в себя. Потихоньку, но... Хотя дела все равно нужно делать, Вася! И Арабова дочитать - не грех.
ЛЮБОВЬ РАДОСТЬ СЧАСТЬЕ ПРОЦВЕТАНИЕ ГОМОН ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ ЛАСКАЕТ СЛУХ. Не удержалась, извиняйте.
Так вот ты какой, дом. Наслышана... Ты мне, кажется, снился пару раз в чужих постелях. Или на чужих диванах, так точнее. Я совсем загуляла - не пишу, не читаю, стараюсь не думать. Вчера упала четырежды - колени в синяках, как в детстве. Потом мы запойно говорили об этом самом детстве. Кажется, я снова разучилась отличать интересные истории от тех, что дороги только мне. Надо объяснить людям, что меня можно и нужно затыкать в таких случаях. А то потом чувствую себя глупо. Целовала руки любимой женщине. Узнала о себе много странного. Наверное, со стороны, ну вот если совсем со стороны, то я смотрюсь тихим омутом, из которого так и подмигивают черти. И выглядит этот омут старше своего возраста. Посмотрела «Фауста»... Я вообще не особенно пишу о фильмах, хотя люблю и смотрю много. Наверное, потому, что мне трудно формулировать свое субъективное мнение. Тут все-таки посоветую смотреть. Потому что это интересно. Хотя и долго. И пять минут в самом начале разделывать труп это все-таки... Стараюсь не думать, но выходит слабо. Жду, когда отпустит. И на следующей неделе обещаю себе быть умницей. Ах, да, когда по ночам трясет - это просто прекрасно, когда есть, кому погладить по голове. Я из-за этого дома не бываю, да? Видимо. В общем, я о чем? Спасибо. И тому, кто накрыл меня простыней - тоже. Ты такая прекрасная загадка... На выходные, наверное, стоит уехать из города и поработать. А на праздники хочу выловить тебя, Волчонок. Не знаю, где и как, но... Понять бы еще, для кого я все это строчу, и почему не иду на учебу вместо этого? Психология и педагогика, очень кстати.
И вот еще что - у меня новая любовь. Не могу не слушать никого, кроме этих ребят.
Не знаю, почему выбрала именно эту троицу и как это относится к моей собственной жизни, но там еще много славного, чего стоит одна линия братьев! Не говоря уже про «Конклав Магов», «Кошмары» и конец четвертой части с его «Еще не поздно настроить скрипку, взять верную ноту», ну и так далее. В общем, они меня спасают, да.
Угадайте, угадайте-ка, у кого теперь душа не на месте? Где ей быть, если спать три часа осталось? Ха. Я сейчас - ходячее сочетание решимости быть счастливой и абсолютной беспомощности. Пополам с неверием. И задыхающееся - во всех смыслах. Но с этими людьми не будет как с теми. Не будет. Не будет. Не будет. И со мной не будет того же, что было тогда.
«...Ты ложишься и думаешь завтра я наконец-то проснусь счастливым, закрываешь глаза, а назавтра не просыпаешься. Просто. Простое часто бывает красивым» (с)
О, это так в нашем стиле - распинаться всю ночь и все утро, что, мол, надо быть сильными, не надо выдумывать себе проблем, все всех любят, так почему же надо делать жизнь друг друга невыносимой, и вообще, давайте просто прислушаемся друг к другу и будем жить в мире и гармонии. Аминь. А вечером сидеть под окном на полу и плакать, потому что кажется, что что-то идет не так, а что не знаешь, и вообще, пошло оно все к дьяволу, ничегонехочу. И ГОВОРИТЬ об этом. То есть говорить не просто вслух, а другому человеку говорить. Ничего не помню двуличнее.
А еще, это, знаете... у меня тут День Рождения был. И я хочу сказать всем большое спасибо. Ваши поздравления невыразимо радуют. Они все такие живые, что и я ощущаю себя живой. Дражайший Сказочник... Отдельный поклон. В ноги. И у меня теперь будет своя гитара. Уже через неделю. Моя игра того не стоит, но это большое счастье. И повод научиться, наконец. Как следует научиться. Только вот сны снова не снятся.
Я знаю место, где время останавливает свой бег. Не самое чудесное, что может случиться, конечно. Но если жить здесь – никогда не состаришься, если придешь сюда умирать – будешь жить вечно. Про такое рассказывалось в старых сказках. Мол, время не останавливается вовсе, а просто начинает течь медленнее на берегу медленных рек. Время скользит над прозрачной, студеной водой. Высматривает в зеленоватой глубине ленивых рыб, огибающих косые солнечные лучи, вязнущие в этой воде, как копье в человеческом теле. И забывает, куда оно спешило. И я – забываю. Когда, разувшись, иду по заросшим тропкам её берегов, дышу в такт с ней, а на её змеиное, извилистое тело пятнами, пробиваясь сквозь листву, ложится свет, я чувствую, как кровь во мне течет медленнее, и медленнее утекает из меня жизнь. Иногда я думаю написать сказку, о том, как двое влюбленных встречались между узловатых ив у такой узкой, но медленной реки, держались за руки, бродили меж шепчущих трав, целовались, прислонившись к деревьям, так что на спинах отпечатывался рисунок коры – и их встречи уходили в вечность. Но каждый раз не решаюсь, втайне надеясь уберечь этот сюжет для своей собственной жизни.
Мне снится степь. Несколько раз в месяц приходит, как наваждение, никуда не деться. Поющие, пульсирующие под ветром цветы, травы, колоски. Высокие, по пояс. Аромат, свежий до удушливости. И все это – во все стороны, сколько ни крутись, на сколько хватает глаз, до выцветшего от солнца горизонта. И некуда прятаться от рыжего солнца, и вся степь, волнующаяся, вздыхающая, золотится. Звенит, жужжит. А я стою, ощущая, как печет голову, и тихо схожу с ума раз за разом. Потому что этого мира не может существовать. Есть бесконечное небо, серые дома, белесый газ – и все. А степь живет и дышит. Просыпаясь, я всегда ловлю на себе взгляд Чешира. Это он рассказал мне, что такое наваждение называется степью. Она тогда только начинала мне сниться. Я проснулся, увидел, что он на меня смотрит… У меня тряслись руки, а голова еще казалась горячей и тяжелой от жужжания. – Не спится? – спросил Чешир, свешиваясь с гамака. – Одноглазый, – попросил я шепотом, – раскури кальян. И потом, мы сидим на крыше, а ночь была такая ясная, что даже звезды видно, все до одной, и я рассказываю: – Мне который раз снится трава. Ужасающе много травы. Как если бы не было города, а только она одна. Там в ней что-то возится, летает, жужжит… – По колено травы, – бормочет Чешир, выпуская дым, – и по пояс любви. – Потом встряхивает головой, будто сам только что проснулся и спрашивает: – Тебе не нравится? – Да нет, наверное… – я теряюсь. Забираю у него трубку и дышу дымом пару минут. Паузы – привычное дело в наших беседах. Иногда – но нескольку дней. – Тогда что? – Просто, понимаешь, она совсем не такая, как все вокруг. То есть, существует либо она, либо все это, – я указываю на сумрачные, острые силуэты домов. – И иногда мне кажется, что только она-то как раз и существует. А это мне снится. Как будто она – единственное настоящее, что есть в мире. – Здорово, когда есть что-то, что можешь считать настоящим, – замечает Кот. – Наверное. Там такой запах, ты не представляешь! Я чувствую его до сих пор. А еще эта трава золотая, Одноглазый. Почти как ты.
Руфус-из-той-сказки. После всего, что было, пожалуй.
– Здесь, наверху, просто сумасшедший ветер! – кричу я. – Шагай, – отвечают мне. И я шагаю, пытаясь услышать в реве жадного ветра отголосок мелодий знакомых баллад. Кайф моей профессии в том, что ты всегда находишь себе занятие. Мир полон магии, и магия находит тебя, как только твои руки и голова оказываются свободными. Наша маленькая экспедиция поднимается в горы. Под ногами обледенелая тропинка в два шага шириной, справа тоже лед, слева обрыв. Много миль холодного воздуха. И блестит на солнце, играясь, огромный, северный мир. Очень далеко внизу. Так, что даже я стараюсь не смотреть. За спину рюкзак – и шагай за сокровищами. Сначала мне нравилось. В заснеженных лесах стояла такая благословенная тишина, деревья так сладко спали под своими огромными пышными шапками, а золотой свет так причудливо струился между ними, что мне казалось, я, наконец, нашел земли, где безраздельно правит мое любимое волшебство. Пар поднимался над горячими источниками, у которых мы делали привалы, а ночами в чаще светили глазами и дышали неведомые звери. Но тут – пронизанное ветром прозрачно-синеватое царство, и ноги скользят по тропинке. Троекратно легче вмерзнуть в этот лед, чем тащиться дальше. Или поучиться летать. Но нет, я на доставлю Дику такой радости. Спутники уже дошли до поворота, и теперь стоят, машут мне руками, мол, поторапливайся, охотник на драконов. Как они меня терпят? Ах, да, они же не знают, что за ремесло кроется на самом деле под этим причудливым названием. Что ж, может быть, нам повезет, и драконов мы тут не встретим. Что они, дураки, лезть на такой крайний север?
Если вдуматься, спать - почти так же круто, как путешествовать в Тардис. Какая будет за окном погода, когда ты проснешься? Какой день? Какая еда будет в холодильнике? Что покажут по телевизору? Будут ли телевизор и холодильник? Где и кем ты проснешься, в конце концов? Никогда нельзя быть уверенным. Так о чем это я? Ах, да... Пойду посплю.
День собственных пожеланий. С собственными пожеланиями вышло сложнее. Так как моим искренним пожеланием было попросить помощи - за первую и последнюю темы спасибо, опять же, моему Чудищу. Так что у нас имеются: Пираты, Привет, Девять жизней.
Дик из незаконченной сказки в подарок врагу. После последних строчек, определенно.
Небо по краешку, там, где оно встречается с морем, имеет чистый цвет аквамаринов из графских сокровищ. Корабль превосходительства покоится на морском дне, сокровища в нашем трюме, горсть аквамаринов – в кармане, но никто не должен об этом знать. И только потому я не вынимаю один, чтобы сравнить. Впрочем, пока не доказано обратное, я имею право верить, что цвет у неба и аквамарина одинаковый. Нам нужен ремонт, и мы идем в ближайший порт. Удобно быть помощником капитана. Можно сидеть на борту, смотреть на небо, точить саблю. И двумя часами позже, сойдя на твердую землю, отсыпав золота служителю порядка, чтобы не задавал вопросов, направляться в трактир. Когда только сходишь с корабля, тебя слегка шатает при ходьбе, как пьяного. Парадоксально, что, если хорошенько напиться, шатать перестает. Вваливаться в трактир и слышать, как завсегдатаи шепчутся испуганно «Это же пираты!». Так бывает каждый раз. И каждый раз мне хочется оскалиться и крикнуть, что есть силы: «Да, детки, это мы!» ~
Королевская темница – на редкость унылое место. Чтобы хоть как-то его расшевелить, я стучу по решетке башмаком и горланю старые песни. Охранники уже устали меня бить, сидят, затыкают уши. Я не знаю, сколько костей у меня сломано, и когда, наконец, от меня решат избавиться, но пока мне даже весело. А как, по их мнению, должен вести себя сумасшедший и смутьян? – И вот, в прокуренном амбаре сели старики… Запрокинув голову и закрыв глаза, я не слышу за фальшивыми звуками собственного голоса, как скрипит, открываясь, дверь камеры. – Дымятся трубки в их руках, мерцают угольки. Ко мне в камеру заходит человек в сером плаще и, прислонившись к стене, внимательно на меня смотрит. Я чувствую. Замолкаю, открываю глаза. Поднять голову стоит больших усилий. Но, когда я вижу сверкнувшие из-под капюшона глаза, боль отступает. – Дик? Возможно, мне мерещится. Возможно, это бред или лихорадка, или я уже умер. Передо мной, косо усмехаясь, стоит мой единственный и неповторимый враг. – Я тут перерезал пару глоток, ты, надеюсь, не возражаешь? – спрашивает он лукаво, покачивая на пальце связку ключей. Качаю головой, глядя во все глаза. – Не ценят тут представителей редких профессий, охотник на драконов? – Назвали сумасшедшим, – отзываюсь я хрипло. – Подумать только. И даже твой божественный голос тебя не спас? – Ты издеваться пришел? – Да нет, мы здесь подлататься остановились, вот я и решил выпить с тобой, раз ты тут. Идешь? – пират кивает на открытую дверь. – Да, но, кажется, тебе придется мне помочь. Дик подходит и протягивает мне руку, мол, вставай, чего ты? Недооценивает желания и возможности нашей бравой охраны. Улыбается, как мог бы улыбнуться брат или друг. Тепло, как ветер с южных берегов: – Ну привет, Руфус.
Раз уж мы столько про них говорили, я и закончу – про них.
Плащ он выбросил в первом же переулке. Тем более, на солнце было видно, что он перепачкан кровью. Шли, не таясь. Я почти не хромал, щурился на свет, держался за него. Вопросы задавать было как-то глупо, так что я просто наслаждался магией легкости моего побега. Так умеет только этот пират. – Не хочешь спросить, зачем я тебя спас? – интересуется Дик, не глядя на меня, будто мысли мои услышал. – Нет, это и так понятно. Я не вру, это проще простого. Убить меня должен он сам, а не какой-нибудь зачуханный королевский палач. – Мне интереснее, куда мы идем. – Пить. Ты с того раза должен мне бутылку. – Но у меня нет денег. – Я знаю. Так что теперь ты будешь должен мне две. Смеюсь – и тут же хватаюсь за бок. Кажется, ребро они мне все-таки сломали. Изверги. Впрочем, все равно в результате им хуже, чем мне. Дик останавливается, давая мне передохнуть, морщится. – Порядок, – говорю я, сипя от боли. Он делает вид, что верит. – Нельзя тебя, такого, оставлять в городе. Я поговорю с капитаном, подбросим до границы. – Капитаном у вас все тот же, картавый? Крепче вцепившись в его плечо, иду медленно, но все же – иду. Солнце глаза слепит. А ведь думал, что имею все шансы никогда его не увидеть. – Второй раз меня спасаешь, – беспечно констатирую я. С налетом романтизма, но что возьмешь с охотника на драконов? – Считай, что я – твои девять жизней, рыжий, – усмехается Дик. – А теперь шевели ногами. Хочу рома!
P.S.: Извините за первую тему, но она вместе с «и бананы туда же» и «и ваще...» выпадает автоматически, когда я начинаю вводить свое «играем». Не удержалась.)
Они поют для меня каждую ночь, когда я засыпаю в его сказочных садах. Я никогда не видел их, но из-за тонких голосов мне представляются статные девы со струящимися волосами. Слегка светящиеся, будто призраки или дривы, прячущиеся за стволами от грубого человеческого взгляда. Когда я закрываю глаза, они смелеют, подходят ближе. И я улыбаюсь во сне. И я не знаю, которую ночь так происходит. Маяки нужны, чтобы корабли не разбились о скалы, нашли путь в море. Но подходят и для того, чтобы скрыться от погони. Так я думал, наваливаясь на тяжелую, скрипучую дверь в ту ветреную ночь. Деревенский дурачок, корабельная крыса… А тут, за порогом, вдруг высокая, влажная от росы трава, стволы деревьев, поросшие мхом, сверчки, светлячки. Не сказать, что я не испугался. Но куда отсюда бежать? Я помню, как бродил по его лесам и садам от заката и до зари, помню, как билось мое сердце, когда впервые услышал их песни. Но не могу припомнить, когда решил зажигать маяк по вечерам… Тут, за его каменными стенами, время летит незаметно. Те бандиты, что гнались за мной, те девушки, которым я клялся в любви. Не забыто. Но покрыто туманным налетом, как будто я смотрю на них сквозь заиндевевшее стекло. В маяке нет зеркал, а единственные часы давно разбиты. Но, проходя мимо них, я почему-то все равно закрываю глаза. Одна радость – дни недолги. Спускается ночь – и они снова поют для меня.
Она сидит на краю крыши, кутаясь в шаль, сгорбившись в три погибели. Тихо скрипит по бумаге карандаш. Каждую букву Вера выводит старательно, как будто не пишет, а рисует. В общем-то рисовать ей правда приходится чаще, чем писать. Что ей писать-то? Списки продуктов, которые нужно принести с базара? Да тут разве угадаешь, что у них будет, а что нет? А тут – письмо. Вырисовать каждую буковку, передать через Волчка, чтобы точно не возникло вопросов, чтобы не неметь больше под лукавым взглядом, едва угадывающимся сквозь рыжую челку. Ворожея вздрагивает, кутается поплотнее. Холодно на крыше, ничего не поделаешь. Зато пусто. То прекрасное пасмурное бессезонье, когда наглые, веселые ветра прогоняют последние холода. Девушка чувствует их отступление кожей… Письмо, в это время, из льдисто-официальных фраз, которыми умеет говорить Леди, скатывается в мольбу, в щенячье скуление. «Пожалуйста» – пишет Вера. «Просто не трогай меня». «Меня вовсе не веселят твои шутки». «Зачем делать чью-то жизнь невыносимой?». И снова – «Пожалуйста». Глаза намокают незаметно для неё. В игру играют двое, так? То, во что играет Виверн, больше похоже на охоту. Ходит по пятам, смотрит пристально глазами лиственного цвета. Может взять руку и поцеловать. И все время спрашивает. Это «скажи, чего ты сама хочешь?» и «не надоело еще молчать, мой тихий омут?». А ей не надоело, ей нравится молчать. Об этом она тоже пишет. «Надеюсь, ты поймешь меня». На бумагу падает слеза, вторая. Ворожея размазывает их по щекам, утирает шалью и, набрав в легкие побольше льдистого игривого ветра, сворачивает листок. Так будет правильнее всего. Если уж сказать всего этого она не может. – Вера? Ворожея вздрагивает, спина выпрямляется. Рыжий, несносный, всегда знает, когда его появление будет как нельзя некстати. – Вера, тебя искали дети, они проголодались… Почему ты сидишь тут одна? И опять вопросы. Девушка встает, убирает с лица медные волосы. – Я… сейчас, – говорит она тихо, выгибая губы в беспечной якобы улыбке, не поднимая на Виверна глаза. Подходит, протягивает листок: – Это тебе. И стоит, не уходит, будто к полу приросла, будто обратилась в камень. Чешир рассказывал какие-то легенды про такие случаи. Бывает ли такое на самом деле? Рыжий забирает у неё листок, разворачивает, пробегает глазами по строчкам. В каждом жесте – искреннее любопытство. Ворожея смотрит глазами зверя, попавшегося в капкан, и только ногти в ладони впивает, думая: «Надо бы уйти». Тишина длится недолго, с ума не сойдешь. – Это все, конечно, прекрасно, – тянет, наконец, Виверн. – Только я не умею читать. Вера ахает, зажимая рот ладонью. Щеки её вспыхивают, как маки, глаза снова влажно блестят от подступающих слез. «Просчиталась, дура! Надо было догадаться». Через мгновенье от неё уже след простыл. Побежала искать успокоения в заботах. Виверн не улыбается, смеются только его глаза, но кто это заметит? Он подходит ближе к краю крыши, садится, прислонившись спиной к бортику упавшей стены. Ветер играет с волосами, и челка щекочется, лезет в глаза, мешает. «Дорогой (зачеркнуто) Виверн! Мне хотелось бы кое-что разъяснить…»
Форсети и Васса, два разрозненных персонажа мира Эруум. Альтернативная реальность, очевидно.
Слезы в глазах женщины – тонкий образ. Он должен вызывать такую бурю эмоций в душе внимательного зрителя, что Фор не берется за него. Раз за разом – они плачут, и скульптор гладит их по голове, утешает, утирает слезы шелковым платком. А потом вкрадчивым голосом объясняет, как им встать, как поднять руку и куда деть глаза, которые скоро сделаются пустыми. – Ну-ну, милая, все не так страшно. Спину прямее, пожалуйста. Молодец. Смотри в тот угол. И платок снова и снова касается щек. Форсети пока еще помнит, что её зовут Эсме, и она работает в саду у графа, но ему уже куда важнее нос с легкой горбинкой, надломом, и покатая линия плеч. Заказчик просил чего-то восточного. Хорошо, что в камне не сохранится веснушек. Какие веснушки у восточной женщины? – Замри. Плачет, но замирает. Они слушаются его, потому что не могут не слушаться. Пару секунд Фор отстраненно любуется своей новой работой. Теперь можно звать Вассу. Из них получается неплохая команда. Скоро новый богатый восторженный дурак будет жать руку скульптору, восклицая «Как живая!». Он снова утирает Эсме слезы. – Ты думаешь, мы жестоки? – спрашивает он как бы между делом. – Нет, мы милосердны. Жестоки те, кто оставляют вас жить внутри статуй. Видеть, понимать… У Эсме из графского сада глаза цвета винограда. И она очень не хочет умирать. – Васса! – кричит Фор куда-то в глубины студии. И думает, что когда-нибудь, когда подвернется соответствующий заказ, стоит попробовать поработать со слезами.
Лён, «Граница». После того, как опустился занавес.
Я не танцую. Когда учиться танцевать блуждающему по нашим капризным дорогам? Разве что в беспечном деревенском детстве, но я уже тогда предпочитал пляскам битвы с придуманными драконами. Или залезть на высокое дерево, как будто это мачта корабля, а ты – впередсмотрящий, и высматривать землю… Хотя земли вокруг – черпай горстями. Но тебе-то нужна другая, сказочная. Одна моя знакомая, правда, танцевала так, что захватывало дух. Боги-боги, как кружилась её вышитая юбка, как шум прибоя слышался в её шагах, как жаворонком заливался бубенец на запястье… Пожалуй, тогда я впервые жалел, что не могу присоединиться. С другой стороны – я делал тогда свое дело. Как мог.
P.S.: Надеюсь, вышло понятно, хотя бы более менее, хотя бы кому-то, кроме меня. А, вот еще что! У «Танцев» есть режиссерская версия. Еще по столько же раз пять. Желающим обращаться сюда же в комментарии, например. Спасибо.