Простите, я не Тургенев, и снова скатываюсь в сюжетность. Но уже короче! Или мне кажется?
Берег ~Берег медленной реки.
Лён, «Граница».
Когда-нибудь.
Когда-нибудь.
Я знаю место, где время останавливает свой бег. Не самое чудесное, что может случиться, конечно. Но если жить здесь – никогда не состаришься, если придешь сюда умирать – будешь жить вечно. Про такое рассказывалось в старых сказках. Мол, время не останавливается вовсе, а просто начинает течь медленнее на берегу медленных рек. Время скользит над прозрачной, студеной водой. Высматривает в зеленоватой глубине ленивых рыб, огибающих косые солнечные лучи, вязнущие в этой воде, как копье в человеческом теле. И забывает, куда оно спешило.
И я – забываю. Когда, разувшись, иду по заросшим тропкам её берегов, дышу в такт с ней, а на её змеиное, извилистое тело пятнами, пробиваясь сквозь листву, ложится свет, я чувствую, как кровь во мне течет медленнее, и медленнее утекает из меня жизнь.
Иногда я думаю написать сказку, о том, как двое влюбленных встречались между узловатых ив у такой узкой, но медленной реки, держались за руки, бродили меж шепчущих трав, целовались, прислонившись к деревьям, так что на спинах отпечатывался рисунок коры – и их встречи уходили в вечность. Но каждый раз не решаюсь, втайне надеясь уберечь этот сюжет для своей собственной жизни.
~ СтепьСтепь.
Стерх, Чешир, «Высота».
Между делом.
Между делом.
Мне снится степь. Несколько раз в месяц приходит, как наваждение, никуда не деться. Поющие, пульсирующие под ветром цветы, травы, колоски. Высокие, по пояс. Аромат, свежий до удушливости. И все это – во все стороны, сколько ни крутись, на сколько хватает глаз, до выцветшего от солнца горизонта. И некуда прятаться от рыжего солнца, и вся степь, волнующаяся, вздыхающая, золотится. Звенит, жужжит.
А я стою, ощущая, как печет голову, и тихо схожу с ума раз за разом. Потому что этого мира не может существовать. Есть бесконечное небо, серые дома, белесый газ – и все.
А степь живет и дышит.
Просыпаясь, я всегда ловлю на себе взгляд Чешира. Это он рассказал мне, что такое наваждение называется степью. Она тогда только начинала мне сниться.
Я проснулся, увидел, что он на меня смотрит… У меня тряслись руки, а голова еще казалась горячей и тяжелой от жужжания.
– Не спится? – спросил Чешир, свешиваясь с гамака.
– Одноглазый, – попросил я шепотом, – раскури кальян.
И потом, мы сидим на крыше, а ночь была такая ясная, что даже звезды видно, все до одной, и я рассказываю:
– Мне который раз снится трава. Ужасающе много травы. Как если бы не было города, а только она одна. Там в ней что-то возится, летает, жужжит…
– По колено травы, – бормочет Чешир, выпуская дым, – и по пояс любви. – Потом встряхивает головой, будто сам только что проснулся и спрашивает: – Тебе не нравится?
– Да нет, наверное… – я теряюсь. Забираю у него трубку и дышу дымом пару минут. Паузы – привычное дело в наших беседах. Иногда – но нескольку дней.
– Тогда что?
– Просто, понимаешь, она совсем не такая, как все вокруг. То есть, существует либо она, либо все это, – я указываю на сумрачные, острые силуэты домов. – И иногда мне кажется, что только она-то как раз и существует. А это мне снится. Как будто она – единственное настоящее, что есть в мире.
– Здорово, когда есть что-то, что можешь считать настоящим, – замечает Кот.
– Наверное. Там такой запах, ты не представляешь! Я чувствую его до сих пор. А еще эта трава золотая, Одноглазый. Почти как ты.
Север ~Север
Руфус-из-той-сказки.
После всего, что было, пожалуй.
После всего, что было, пожалуй.
– Здесь, наверху, просто сумасшедший ветер! – кричу я.
– Шагай, – отвечают мне.
И я шагаю, пытаясь услышать в реве жадного ветра отголосок мелодий знакомых баллад. Кайф моей профессии в том, что ты всегда находишь себе занятие. Мир полон магии, и магия находит тебя, как только твои руки и голова оказываются свободными.
Наша маленькая экспедиция поднимается в горы. Под ногами обледенелая тропинка в два шага шириной, справа тоже лед, слева обрыв. Много миль холодного воздуха. И блестит на солнце, играясь, огромный, северный мир. Очень далеко внизу. Так, что даже я стараюсь не смотреть. За спину рюкзак – и шагай за сокровищами.
Сначала мне нравилось. В заснеженных лесах стояла такая благословенная тишина, деревья так сладко спали под своими огромными пышными шапками, а золотой свет так причудливо струился между ними, что мне казалось, я, наконец, нашел земли, где безраздельно правит мое любимое волшебство. Пар поднимался над горячими источниками, у которых мы делали привалы, а ночами в чаще светили глазами и дышали неведомые звери.
Но тут – пронизанное ветром прозрачно-синеватое царство, и ноги скользят по тропинке. Троекратно легче вмерзнуть в этот лед, чем тащиться дальше. Или поучиться летать. Но нет, я на доставлю Дику такой радости.
Спутники уже дошли до поворота, и теперь стоят, машут мне руками, мол, поторапливайся, охотник на драконов. Как они меня терпят? Ах, да, они же не знают, что за ремесло кроется на самом деле под этим причудливым названием. Что ж, может быть, нам повезет, и драконов мы тут не встретим. Что они, дураки, лезть на такой крайний север?